С лопатой без черенка – хоть на любую амбразуру
Неожиданное продолжение
приключенческих заметок тюменского путешественника-гастарбайтера Сергея Ханина
Если бы мне
лет 40 назад сказали, что я однажды хоть каким-то боком прикоснусь к
строительству Тобольского нефтехимкомбината, я бы расхохотался тем людям в
лицо. Потому как еще в то далекое время, когда будто страшная тайна разносилась
шепотом новость о возведении нефтяного монстра в Тобольске, я уже со всем своим
юношеским максимализмом возненавидел эту стройку, так как чувствовал в ней
угрозу для нашего уникального уголка Западной Сибири. И вот через 40 лет я сижу
в Омске, что старуха у разбитого корыта, на развалинах огромнейшей фирмы, без
работы, без денег и с окончательно уже потухшей надеждой на возрождение хотя бы
тысячной доли бывшего предприятия и тут мне главный геолог Ашков говорит:
- Серега, а не поехал бы ты в свой родной Тобольск в качестве техника-геолога?
Ему, видишь ли, позвонили знакомые из другой, родственной нам, фирмы: тендер
выиграли, а своего геолога у них нет. Ашков увещевал:
- Ты справишься – там всего-то и надо пробурить десяток скважин глубиной от 10
до 20 метров. Заодно и опыту наберешься, нечего с высшим образованием всю жизнь
в помбурах ходить. Соглашайся.
Мне бы дураку сразу наотрез отказаться, но тут еще и Николаич – мудрый геолог и
мой сожитель по общей квартире и по всеобщему несчастью - стал укреплять меня в
вере, что не боги горшки обжигают: «Справишься за нефиг делать, главное не иди
никогда на поводу у «дырщиков», помни: уступишь раз – навсегда сядут на шею».
«Дырщики» у Николаича – это буровой мастер и его помощник – помбур. И я в Туве
уже насмотрелся на извечный, видимо, конфликт между геологом и бригадой
бурильщиков. Когда геологу до зарезу необходимо выдернуть с определенной
глубины кусок грунта, а у «дырщиков» вдруг что-то пошло не так: или коронки,
как в том кино, оказались не той системы, или грунтовые воды подкрались не
вовремя, или колонковая труба уперлась где-то там в какую-то твердь и крутится
на одном месте, аж, железо краснеет и плавится. И надо пробовать другим
инструментом, перецеплять, а это – лишнее время, а уже глубокий вечер, а еще
ехать до гостинки около сотни километров, где и пиво уже выдыхается, и
телевизор скучает, и пошло бы оно вообще всё к чертовой матери, потому как «нам
и денег таких не платят за то, как мы здесь задницу рвем». Одним словом,
«дырщики» всегда стремятся схалтурить, как можно больше, а геологу не всегда
можно это допустить, потому как вся ответственность лежит на его плечах. И если
после изысканий на основе его данных построят, к примеру, железнодорожный мост,
опоры которого вдруг начнут неожиданно уходить под землю, или расползаться по
швам – к стенке поставят не бурового мастера с его помощником, а именно
геолога. И я долгое время не понимал: вроде делаем одно общее дело, за которое
получаем общие деньги, но почему постоянно такое противостояние между геологом
и остальной частью бригады? Вплоть до того, что Николаичу не раз собирались
«дырщики» по-пьяне «морду начистить». Но Николаич не из трусливого теста, он
всю жизнь проработал в этой психологической игре, и поэтому все разборки
заканчивались обычно словесной перепалкой, в результате которой мужики сами
расписывались в собственной неправоте, извинялись перед Николаичем и лезли с
ним обняться и чокнуться за него рюмкой водки. Потому как со временем понимали,
что в работе он не вредный жук и, где можно допустить чуть халтурки и тем самым
сократить драгоценное время и сберечь силы бригады – допустит ее, взяв на свои
мудрые геологические мозги решение всей проблемы. Одним словом, Николаич убедил
меня ехать в Тобольск. Он бы и сам поехал. Поехал бы не из-за денег, только
ради меня, но он тоже не мог: в эту пору обнаруженный в нем рак начинал все
явственнее топорщить свои коварные клешни, и Николаичу нужно было проходить
различные процедуры и даже ложиться в больничку.
Но пока были свободные дни, он старался, насколько это было возможным,
натаскивать меня в начальной геологии. Он даже съездил со мной на первичные
переговоры, которые сам и вел, а я лишь хлопал ушами и не понимал более чем
половины услышанного на этих переговорах. Туманно лишь рисовалось, что
бурильная установка, с которой я поеду работать, находится в полной боевой
готовности: насчет инструментария и бригады волноваться не стоит. Но на словах,
обычно, это всегда так и выглядит, а червь сомнения все равно глодал меня с
неистовой жадностью: справлюсь ли?
Перед выездом меня поджидал еще один гадкий сюрприз: сообщили, что принимать
работу будет некий краснодарский геолог, который пишет диссертацию, всегда
выезжает на места бурений и очень любит «пощупать» геологов, то есть,
пообщаться с ними на темы любимой науки, поспорить. Блин, о чем я буду с ним
спорить, общаться, что я ему скажу? Опозорюсь на первом же слове.
Более того, стало известно, что этот геолого-надзиратель с чудной геологической
фамилией Глубоковский будет требовать, чтоб образцы-монолиты были
парафинизированы. Дело в том, что монолит до появления в лаборатории должен
быть сохранен, как можно дольше, в первоначальном естественном виде. Лучше
всего это получается, когда его полностью обмотать марлей, пропитанной
расплавленным парафином, затем обернуть плотным материалом, типа картона, и
аккуратно составлять в крепкие ящики, на дне которых должны быть насыпаны
опилки. На деле же никто и нигде давно уже так не делает, потому как возиться с
парафином (разводить огонь и прочее) просто не хватит никакого времени и терпения.
Обычно, как мы это делали в Кызыле, монолит оборачивают рубероидом, затем в
несколько слоев скотчем и укладывают в коробки, которые находятся у мусорных
баков или заимствуются у местных торговцев. А мне, получается, придется
действовать по методу, который я и в глаза-то не видывал. Вот и опарафинюсь с
этим парафином по полной программе.
Но отступать уже было некуда: документы выписаны, командировочные деньги
выданы. Глубокой ночью я добирался неведомыми путями на окраину Омска, где в 4
утра в жуткий мороз с территории какого-то полуразрушенного предприятия
стартует КАМАЗ, на базе которого бурильная установка, и я с совершенно
незнакомыми мужиками поеду в Тобольск колупать в земле дырки.
КАМАЗ кое-как завелся, но в кромешной утренней тьме даже я, человек, который в
геологии, что называется - «ни ухом, ни рылом», успел разглядеть, а скорее
нутром почувствовать, что на данной буровой установке даже в носу поковыряться
нечем, не говоря уже о том, чтобы производить элементарные геологические
работы. Станок был гол, как сокол. На борту болталось лишь несколько штанг и
всего лишь единственная колонковая труба с коронкой, которая прошла и Рим, и
Крым, и город Урюпинск. С тихим ужасом в меня еще пыталась вползти надежда:
«Может, следом за нами на отдельном каком-то транспорте повезут оборудование?
Нет, ну, в самом деле, не этим же, что болтается сейчас на борту, работать. Это
все равно, что орудовать палкой в ядерный век… Да еще там, где с тебя
принципиально будут требовать парафинировать образцы! Это просто полный писец!»
Как камбала, придавленная толщей океанской воды, так и я придавленный вмиг
невероятнейшим горем, вползал в кабину к молодым, похоже, никогда ни в чем не
унывающим парням, и через пару минут мы уже ехали навстречу своей судьбе,
зарабатывать трудовые мозоли и пропитанные настоящим геологическим потом рубли.
Как выяснилось в кабине, следом, действительно, едет грузовая газелька, но на
ней тоже ничего нет. Зато рулит ею буровой мастер Саша Мусин, который в нашей
компании будет за старшего. И тут я очень обрадовался этому обстоятельству, так
как терпеть не могу быть в начальниках и нести на себе двойную ответственность:
за работу, да еще и за людей. «Так что прости, Николаич, что я впервые за всю
историю геологии нарушу вековые традиции, о которых ты мне вещал, мол, главным
в бригаде должен быть только геолог! И с радостью оставлю эту миссию за
бурмастером. Тем более, не лезть же мне со своим рылом в их монастырь… Сам
понимаешь…» - так мысленно разговаривал я с моим Николаичем, слегка успокаивая
себя.
С первым заданием справились на удивление быстро, 15 скважин пробурили довольно
легко. Несмотря на то, что предчувствия меня не обманули: инструмент для
бурения был ничтожно жалок, если не сказать больше – инструмента вообще почти
не было. Но скважины неглубокие, подъезды к ним были расчищены и грунт
тобольский оказался довольно простым: пару метров песок, остальное – легкий
суглинок. И, к счастью, «со страшным» геологом Глубоковским так и не довелось
столкнуться. Контролировали нашу работу вполне демократичные парни, которых
интересовало лишь то, чтобы глубина проходки соответствовала цифре, которая
указана в задании.
Один лишь только раз случилась оказия: не прочистили подъезд к месту бурения,
которое находилось в десяти метрах от обочины дороги, видимо, решили: раз
недалеко – справимся. Ваня, водитель КАМАЗа, думал нахрапом преодолеть эту
преграду. Но снежный бруствер после чистки дорог был не просто высоким, но уже
и окаменевшим. КАМАЗ с лету вошел в него и намертво сел на брюхо. Надо было
видеть Ваню в эту минуту, который сидел уже на коленях по уши в снегу и пытался
штыковой лопатой с обломленным черенком выгребать этот монолитный снег из-под
машины. Лицо его было виноватым, растерянным и распаренным, как после бани, а
мое нутро, задохнувшись, только и могло
вымолвить: «Мля, да тут даже лопаты нормальной нет, о каких коронках или
колонковых трубах вообще может идти речь? И они с этим черенком тендер
выиграли?! Да за такой подход к работе расстреливать надо, а ведь у нас по всей
России почти везде так».
Вскоре из Омска пришло второе задание на бурение новых скважин. Молодой омский
начальничек по фамилии Плеханов позвонил и тонким плаксивым голоском уговорил
остаться еще на пару-тройку недель. Денег мне, естественно, накинут, с моим
руководством они в Омске договорились, так что я должен еще и радоваться такому
развитию производственных отношений. Я хоть и не радовался особо, но
согласился: боевое крещение прошел, две-три недели ничего не изменят, а там,
глядишь, еще и копейку «лишнюю» заработаю. Кто ж знал, что это была чудовищная
подстава, что эти «две-три недели» затянутся почти на три месяца. Кто ж знал,
что эти новые скважины по графику уже должны быть разбурены как месяц назад, а
на них нет еще даже и разрешительных документов, не говоря о том, что к ним не
расчищены подъезды, и даже геодезисты их еще не выносили в натуру! Как в
сказке: пойди туда, не зная, куда, сделай то, не зная, что. Тут же выяснилось,
что решать все вопросы должен я на пару с Сашей Мусиным. Он сунул мне под нос
документы, где черным по белому официальным языком с круглой печатью говорилось
об этом. Самым чудовищным в этих документах было то, что красовалась моя
собственная подпись. У меня чуть глаз не выпал: где, когда я своею рукой
подписал себе смертный приговор!? Как потом выяснилось, подпись была искусно
подделана омским начальничком Плехановым. Так сказать, в связи со срочной
производственной необходимостью. Я был в шоке! Вечером этого дня помбуры Ваня с
Сережей в качестве утешения нацедили мне пивка, еще и песню на телефоне включили,
мол, «зацени, Серега». Песня была солдатская, про Чечню, в которой были такие
слова: «Забери меня, мама, отсюда. Здесь настоящий ад…»
Не знаю, что больше меня в тот вечер утешило: пиво или песня, но на протяжении
всех трех месяцев из башки не выходили строки: «Забери меня мама отсюда».
(Продолжение следует)
Сергей Ханин