В Максимовке чуть не зарезали
Хотел уже, было, вплотную перебраться к описанию командировки в славный город Орел, но в блокнотиках зацепился за следующую короткую запись: «В Омске ветрено. Левобережье, как на ладони. Незримый песок норовит засыпать и нос, и рот, и глаза, и уши. Делаем топографическую съемку будущего метрополитена. Неподалеку автовокзал. Друг за другом к нему проехали старенькие райцентровские автобусы: «Шербакуль» и «Исилькуль». Как нарочно вместе собрались. В студенческую пору лишь эти райцентры в судьбе моей и оставили свои отметины».

Причем отметины были существенными, оба случая грозили, если не смертью, то по крайней мере значительными увечьями. Но, к счастью, я как-то ловко выпутался из них. И сейчас расскажу про это.
Как только поступил в сельхозинститут, первым делом нас оправили на сельхоз работы. Нынешняя молодежь и ведать не ведает, что такое самый первый осенний месяц советского студента. В стране был неписаный закон, который обязывал всех первокурсников всех учебных заведений, а не только сельскохозяйственного профиля, в сентябре бросать свои молодые силы на помощь колхозам и совхозам в уборке урожая. И это было прекрасно во всех отношениях, хотя многие и в ту пору пытались узреть в этом какое-то унижение собственного достоинства.
И вот наша землеустроительная группа номер 16 в сентябре 1979 года отправляется в совхоз «Максимовский» Шербакульского района Омской области. Год тот был уникален тем, что Омская область впервые в жизни шла на значительный рекорд. Если каждую осень со времен революции она выдавала на-гора чуть больше миллиона тонн зерна, то в этот год в закрома Родины должна была всыпать 2 миллиона тонн. Все газеты, радио, черно-белое телевидение (другого у нас тогда еще не было) только об этом и трещали. Поэтому работали мы в три смены и вместо одного месяца вынуждены были прихватить еще и октябрь.
Поселились в заброшенном двухэтажном домике неподалеку от сельского дома культуры: девочки, от греха подальше, на втором этаже, мальчики – на первом. Труд был откровенно тяжелым. Зерно везли на ток нескончаемым потоком, мы должны были его буртовать и перебуртовывать по нескольку раз. До зернотока полтора километра по солонцовым почвам. Когда пошли дожди, солонцы накручивались на сапоги, превращая их в пудовые гири. Но, несмотря на все эти перипетии, жили весело и задорно: с визгом полоскались в холодной воде прямо из бочки, которая стояла во дворе; защищали своих девчонок от похождений деревенской братвы, нередко сами получали по морде; в целях разнообразия студенческой кухни, мечтали своровать и съесть местного гуся из тех, что оставались ночевать прямо на улицах, беспечно засунув свои головы под крыло.
Однажды все же отважились на это непристойное дело. Бригадой в несколько человек во главе с самым старшим из нас – Витькой Богатыревым (он прошел службу в армии), вооружившись наитупейшим в мире ножом, часа в три ночи мы умыкнули из стаи самого огромного, на наш взгляд, гуся. Он даже пикнуть не успел, но зато, когда вдали от жилых домов мы пилили ему шею, гусь так верещал, что казалось, вот-вот вся деревня подымится и возьмется за колья. Пилил Богатырев, ножик скрипел, а Витя, как и сам гусь, вытянув свою тонкую шею, озирался по сторонам и напугано приговаривал: «Тише, тише, старичок. Потерпи немножко». Что должна была терпеть бедная птица, я до сих пор так и не знаю. А гусь был хорош, жирный. Варили его в тазике, тазик от жира так и не смогли отмыть – выбросили в крапивные гущи.
Однажды в третью смену я шел на работу почему-то один. На открытом пространстве между селом и зернотоком ко мне подлетело несколько местных, человека четыре. Я старался оставаться хладнокровным, но коленки все же подрагивали. Самый высокий из них взял меня под руку и, согнувшись надо мной, как цапля над лягушкой, идя рядом, стал на ухо что-то, не помню уже, угрожающе нашептывать. Я ему размеренно отвечал, стараясь голову держать высоко и вести себя как можно разнузданнее. Слегка прудил, конечно, но виду изо всех сил не подавал.
Но когда мы почти дошли до тока, и я увидел совершенно случайно, что он всю дорогу держал утонченную финку, уперев ее кончик в область моего сердца, я натурально чуть в обморок не пал. Конечно же, если бы я увидел эту финку с первой минуты, то, наверное, тот участок земного шара сразу бы получил такую дозу моих естественных удобрений, что и по сей день оставался бы самым удобренным местом планеты. Но благодаря астигматизму, не позволяющему мне разглядеть мелкие вещи в темное время суток, я и находился в неведении этой финки, потому и вел себя несколько вольготно. Парень же этого не знал и, воочию уличив меня в совершенном бесстрашии, уважал меня до конца уборочных работ.
Но это были еще цветочки. Ягодки случились чуть позже. В эту пору в Максимовке работала еще и бригада шабашников из бывшей союзной республики, вроде армяне. Они делали ремонт в доме культуры, а также облагораживали прилегающую к нему территорию. Рабочие явно торопились – не за горами были дожди с мокрым снегом. В спешке они переделывали туалет системы «сортир», в спешке же укладывали и асфальт вокруг ДК.
В тот день, когда они закончили работы, я, возвращаясь со второй смены, решил по пути завернуть к этому туалету. Своего сортира мы не имели и пользовались услугами уборной дома культуры. Малая нужда уже скрючивала меня в дугу. Хотя была ночь, и я мог бы, пропустив девчонок далеко вперед, спокойно сделать свои дела где-нибудь посередь поля под звездами, но я был мальчик воспитанный и решил дотерпеть до положенного места. И вот я в жутчайшем нетерпении одной рукой пытаюсь расстегнуть пуговицы на штанах (а их, как назло, заклинило), а другой рукой – распахнуть дверь туалета. Но дверь открывается, образуя лишь узкую щель, в которую даже мышь не проскочит. Я ко второй двери – такая же хрень. К третьей и та же картина. «Ай, - думаю, - гори моя вшивая интеллигентская порядочность синим пламенем. Справлюсь и за туалетом». И я завернул за угол...
Тут надо снова вернуться к армянам. Днем они, как я уже сказал, шибко торопились, чтобы поскорее уехать из лютой Сибири в свой солнечный край. Асфальт уложили так, что он стал подпирать туалетные двери, поэтому они и не открывались полностью. Но и это еще не все. Бетонная яма под туалетом оставалась прежней и была рассчитана на четыре кабины, армяне же решили сэкономить и сварганили из новеньких досок общественную уборную на три двери. Место четвертой оставалось незанятым и зияло под открытым небом. В него я шагнул, не глядя, когда заворачивал за угол.
До сих пор содрогаюсь в ужасе при воспоминании того мгновения. Только звезды и успели мелькнуть перед глазами, как я очутился в леденящей воде. Точнее, это была не совсем вода. Если бы не сработал дичайший мой инстинкт самосохранения, который невероятной пружиной выбросил меня из чрева этой уборной и позволил ухватиться за бетонный край ямы, то, наверное, я так и сгинул бы в этих водах.                                                                      
Всю эту ночь я отстирывал свое белье. Перевел на это дело воду всей цистерны, но на меня и мою одежду все равно долго потом косились мои однокурсники. Зато, когда приехали в институт, (а слава, как известно, бежит впереди своих героев), студенты других факультетов взирали на меня будто это я Юрий Гагарин, и я, а не он первым побывал в Космосе.
А с хлебом, кстати, мы так и не справились. Пошли мокрые снега, зерно на токах стало гореть, прорастать и очень много его погибло. Так что профукали мы рекорд области ни за понюшку табака.

В Булаево чуть не побили
Знакомство с Исилькулем было уже на четвертом курсе. В институте я занимался классической борьбой и на сей раз случились областные соревнования, которые проходили в этом небольшом городке и на которых мы должны были подтвердить или улучшить свой разряд. Я шел в ту пору на кандидата в мастера сорта.
Но была небольшая загвоздка: все время боролся в категории до 74 кг., а тут, видимо, пережрал лишку и не успел согнать лишний вес – попал в категорию до 82-х. Оно бы и ничего, но «классика» - это борьба руками и в ней, как ни в каком другом единоборстве, ворочать руками «лишние» килограммы противника весьма ощутимо. Короче в новой категории я был самым легким и представлял собой для других удобного, в какой-то мере, противника.
Однако с первым справился без особых усилий. Второй здоровяк из Оконешниково пару раз выскакивал на крыльцо затянуться жадно сигареткой, и мне подумалось, что и с ним тоже можно справиться легко: «Дыхалка-то у него того, на этом и брать будем». Однако я просчитался: оконешниковский борец, вроде Васей звали, потел, как последняя сволочь. И так, и сяк – не могу его взять и все тут. Потоптали с ним глину на ковре и с перевесом в один балл победу присудили ему. Ох, как я был тогда зол.
И тут ко мне подходит мой «коллега» по факультету Александр (он в свою очередь Васю хоть и с трудом, но поборол) и нагленько так предлагает лечь под него, поддаться то есть:
- Серега, если так сделаем, тебе третье место, а я буду первый. Тебе от меня уважуха, а факультету – почет. А так уйдет первое место в Оконешниково.
Но я-то был зол. И мой товарищ этого не учел. К тому же соревнования были не командные. Одним словом, Саше я ничего не обещал, и он лежал подо мной уже на первых секундах схватки. В итоге, он стал третьим, я вторым, золото ушло в райцентр Оконешниково.
Я выполнил норматив КМС, но все равно был шибко расстроенным. Ребята оставались на другой день соревнований, звали и меня переночевать в гостинке, но мне захотелось обратно. Пришел на вокзал, будто в тумане слышал голос из репродуктора, типа: «Электропоезд «Омск-Исилькуль», сел в него и вскоре поехал. Видимо, от расстройств и не заметил, что поехал в обратную сторону. Очнулся только в Казахстанском селе или поселке Булаево. Вот тебе и ёкарный бабай: время почти ночь, вокзалишко дряхленький, холодный (благо, что еще на ночь не закрывался). И личности по нему ходят подозрительные, зыркают на меня и явно хотят на мне поживиться. Но они тоже не учли, что я продолжал оставаться злым и расстроенным. К тому же значок КМС у меня чуть ли не на лбу красовался. Видимо весь мой внешний вид внушил им, что я буду, если что, грызть их зубами. Одним словом, походили они мимо меня туда-сюда, да и умотали восвояси. Но все равно я долго не мог уснуть на горбатых вокзальных скамейках.
Когда добрался до Омска, ребята были уже на месте и готовились поднимать переполох, подавать заявление на международный розыск. Но все, к счастью, во время обошлось.
Вспоминается еще одна затейливая история про то, как я ездил к однокурсникам на свадьбу в совхоз «Цветочный» Русско-Полянского района. А была дождливая осень, целинные земли чудовищно развезло так же, как развезло и меня на свадьбе от выпитого вина: я уснул прямо лицом в стол. А надо сказать, что в ту пору я был еще девственником. Почти все мои друзья и товарищи уже знали строение женской анатомии, а я о нем лишь смутно догадывался.
И вот я просыпаюсь от разговора моего закадычного друга Пети Шараевского с его одногруппницей Наташей Сониной. Петя, твердо веруя в мою непорочность, говорит, что если касаться секса, то я и смотреть не буду в сторону Наташи. А Наташа, напротив, утверждает:
- Да если я только захочу, Ханин будет мой со всеми потрохами.
Во мне закипела кровь:
- Ах, вы делите шкуру еще не убитого медведя?
Впервые в жизни я предал Петра и возжелал в тайне, чтобы он проиграл в споре. Хмель еще не прошел, я впрыгнул в болотные сапоги, сграбастал Наташеньку на руки (она успела лишь норковую свою формовку на голову нацепить) и понес, понес, понес. Навстречу необузданной страсти и сексуальному приключению.
Но не учел того, что трубы отопления в поселке проложены вдоль улиц и засыпаны землей так, что получились солидные бугры. Когда было в гору, я еще шел с Наташенькой на руках уверенно, но тут сразу же началось под горку, и ноги мои в чужих болотниках не справились с управлением. Я полетел в пропасть, Наташенька полетела в нее впереди меня. Упали в грязную лужу кисельной консистенции, и я с ужасом видел, как медленно заполняются этим киселем Наташины уши, как тонут белоснежные локоны, а, главное, ее глаза, налитые невероятным ужасом. Формовка – этот страшный в ту пору дефицит - тоже мгновенно набрякла грязью.
После этого случая я еще долго оставался в девственниках.

Продолжение следует.